Ники Лауда. Моя жизнь в Феррари
 
Предисловие
 
Вот уже несколько недель Старик ищет встречи со мной, но я всякий раз ее избегаю. Наконец мы договорились сойтись в ближайшую среду. И вдруг я почувствовал, что день этот слишком далеко. Я позвонил ему в воскресенье и сказал, что приду уже завтра и что я не хочу больше выступать за Ferrari.
 
Мы встретились в четыре часа пополудни в кабинете Энцо Феррари в Модене. Кроме самого Старика при сём присутствовали его сын Пьеро Ларди, Лука Монтедземоло и бухгалтер фирмы. Заметив в руках у последнего калькулятор, я почувствовал себя неуютно. Никогда ранее бухгалтера не приглашали на такие встречи. Обычно он находился в отпуске, когда речь заходила об изменении условий договора, и на него, как правило, ссылались: "Мы должны посоветоваться с бухгалтером". На этот раз они решили закончить всё быстро.
 
Феррари начал разговор обещанием убрать с моего пути все препятствия, в будущем держать Форгьери дома, предложил мне различные привилегии – вроде как деньги здесь не играли никакой роли.
 
Я напомнил ему своё прежнее обещание выступать только за его фирму. Теперь обстоятельства изменились, и я прошу вернуть мне моё слово.
 
– Я не хочу выступать за вашу команду, – сказал я ему.
 
Старик рассердился и начал громко кричать.
 
– Cosa vuoi? (Чего ты хочешь?)
 
– Ничего, – ответил я беззаботно. – Абсолютно ничего. Просто я хочу уйти.
 
Целый час Феррари занимался составлением заявления для прессы. Мне пришлось ждать, чтобы это заявление благословить. Там говорилось о взаимной благодарности.
 
Мне всё равно.
 
Я попрощался с господами за руку и ушёл. У меня было хорошее настроение, как никогда до этого. Я чувствовал себя возвышенно, словно за рулём супер-автомобиля.
 
Я поехал на аэродром. Сидя за штурвалом самолёта, я услышал голос с контрольно-диспетчерского пункта: "Тебе придётся подождать пару часов. Больше никаких привилегий. Ты бросил Ferrari, ты – ублюдок".
 
Я ответил: "Вы что там, с ума посходили. Давайте разрешение на вылет, а то ведь я могу остаться и в Италии!"
 
– О'кей! – ответили мне и разрешили вырулить на взлётную полосу.
 
Неделю спустя Энцо Феррари сказал в интервью: "Лауда хуже Иуды. За тридцать палок колбасы он продал себя конкурентам".
 
Это было не совсем так. Уж он-то знал, как обстояли дела. Но я не собирался ссориться с человеком, которого многие считают большой фигурой в автоспорте. Во время моей карьеры, о чём будет сказано в этой книге, большую роль для меня играли и сам Феррари, и его машины, его команда и прочие официальные лица. Иногда они воодушевляли, иногда разочаровывали. Но я им не должен ни одной лиры. Мы квиты. Я уверен, что выгоду получили и я и они. А эмоции не стоят ничего.
 
Но о Ferrari здесь речь идёт лишь потому, что так уж сложились обстоятельства. Я буду рассказывать о своей профессии. Ни более, ни менее.
 
Один будний день
 
Вчера у меня был понос и потому я лёг в постель довольно уставший уже около 10 вечера. Будильник был поставлен на 6 утра, но обычно я просыпаюсь раньше. Смотрю в окно: дождь, низкие тучи, погода для полётов плохая.
 
Бужу командира самолёта Хельмута. Прошу разыскать в Вене отдыхающего там Джеймса Ханта, который собирался лететь с нами. Мы находимся в ста километрах от гоночной трассы на берегу озера.
 
Едем на аэродром под нависающими свинцовыми тучами. Погода нелётная. Но мы видим, как при нулевой видимости по взлётной полосе разбегается и взлетает самолёт Колина Чепмена.
 
В облаках веду свой реактивный самолёт по приборам на восток. Ныряем в один из просветов и дальше летим под облаками. Видимость всё хуже. Внизу машины идут с зажжёнными фарами. Напряжение растёт. Всё же мы благополучно садимся на военном аэродроме.
 
Масса народа, военных. Все мгновенно расступаются, мы спешим в вертолёт, который ожидает нас и тут же взлетает. Дождь. Кругом люди, люди.
 
Возле трассы ожидает Бертл с зонтом. Бежим в боксы. На трассе вода. О тренировке не может быть и речи. Настроение ниже нуля.
 
Вот разрешили выезд на разминку, а моей машины ещё нет.
 
– В чём дело, – спрашиваю у Носетто. Ведь тренировка начинается через 10 минут.
 
– Не беспокойся, – отвечает он.
 
– Но я не могу не беспокоиться, – говорю я, так как хочу использовать для тренировки каждую минуту.
 
Дождь спутал все карты. Носетто просит меня не беспокоиться!..
 
Механики взволнованы. Они что-то крутят, суетятся и при этом забывают закрыть крышку на системе охлаждения. Это обнаруживается на двадцатом тренировочном круге. Уровень воды понизился и термопара повисла в воздухе, а сигнальная лампочка на приборной доске не зажглась. Мы не знаем, пострадал ли при этом двигатель, но для его замены всё равно нет времени. До старта остаётся полтора часа, а на замену двигателя нужно не меньше двух.
 
В моторхоуме я, наконец, успокаиваюсь. Сижу в углу и жую резинку.
 
Неприятный момент выхода. Пробираюсь сквозь толпы народа. Наблюдаю, как лихие фоторепортеры бросают свои тяжёлые кофры прямо на мою машину, и настроение падает. Ведь крылья установлены с точностью до миллиметра. Кричу механикам, чтобы они их всех разогнали.
 
Дождь удручающе действует на и без того взвинченные нервы. Глядя на других гонщиков, думаю, что и им не легче. На мокрой трассе покрышки для сухой погоды могут тебя подвести. Машина на шинах без протектора чертовски неустойчива. Её крутит туда-сюда, даже если ты ничего не предпринимаешь.
 
И всё же я решил выбрать слики. И прошу механиков установить крылья на сухую погоду.
 
Старт дан. Из первого ряда вырываюсь на лидирующую позицию. Уже в первом повороте чувствую, насколько неустойчива моя телега, и понимаю, что у меня нет никаких надежд. Я мог бы ехать более сильно и с большим риском, чтобы компенсировать этим недостатки машины ... и затем где-нибудь улететь в кусты.
 
Автомобиль сегодня укротить невозможно. Принимаю это, и на озорующей машине еду наверняка.
 
Паршивое чувство, когда тебя обходит один соперник за другим. Всё дальше откатываюсь назад. Десятый. Спокойно, только спокойно, твой час ещё не настал. Нужно хладнокровно справляться с обстоятельствами: машина на трассе неустойчива, я в напряжении и ко всему прочему разъярён, потому что звук моторов обгоняющих меня машин раздражает. Я зол на принятое мной неверное решение: я посчитал, что трасса высохнет через пять кругов, а дождь продолжался все двадцать. Впереди нужно было установить крыло меньших размеров, тогда ехать было бы легче.
 
По мере высыхания трассы я набираю темп. На обочине вижу машину Ханта, а из боксов показывают, что сошёл Андретти. Я снова обошёл Шектера и оторвался от него на 18 секунд к тому моменту, когда он вылетел с трассы. Как в анекдоте – в единственном ещё не высохшем повороте он решил пойти на обгон. Сделал мне подарок! О'кей!
 
Теперь впереди только один соперник. Неважно, кто это – догнать его я всё равно не смогу. Второе место великолепно соответствует сегодняшнему дню.
 
Далее всё развивается знакомо до боли. Чудовищная церемония награждения, толчея, давка, чьи-то руки, какие-то речи.
 
В вагончике стаскиваю с себя костюм. Люди теснят меня в угол. В другом углу ругается Форгьери, поминая всё то, что я сделал неправильно. Если бы я давил на газ так же, как Хант, я был бы первым, рассуждает он. Если бы я правильно установил крылья, первое место было бы моё – это его предположение. Пытаюсь что-то ему объяснить, но он и слушать меня не хочет. Посылаю его к ...
 
Выскакиваю из вагончика и бегу к вертолёту, но тут меня перехватывают телевизионщики, которые утверждают, что я обязательно должен побывать в их передвижной студии.
 
– Нет, я не могу. Я устал!
 
Всё же иду, сажусь на стул – а там не в порядке камера, что-то не действует. Говорю им, что если через три секунды они не будут готовы, я исчезаю. Все удивляются – обычно Лауда смирно сидит перед телекамерой, а теперь? Но наступает болевой предел, всё во мне выворачивается наизнанку. Всё же я собираюсь и что-то им рассказываю, а затем несусь к вертолёту, вылетающему на аэродром.
 
Как только мы поднимаемся в воздух, я совсем другой человек. Летать – это прекрасно.
 
В аэропорту Зальцбурга меня ждёт мой "Ягуар". Еду в больницу к Марлен, рассказываю ей о гонке. Она счастлива.
 
У меня всё же что-то не в порядке с пищеводом. Часто бегаю в туалет, болит живот, шумит в голове.
 
Еду домой. Под тёплым душем наконец-то смываю пот и уже в восемь часов забираюсь в постель. Сон не идёт. На мгновение вздремну и опять просыпаюсь, думаю о всяких глупостях. Около полуночи принимаю снотворное.
 
В семь часов просыпаюсь утомлённый.
 
Чтобы я стал сильнымЧемпион мира
 
Лето 1975 года, незабываемое "бабье лето". Лауда – идол, Лауда – компьютер, Лауда – бухгалтер, холодный Лауда уже почти чемпион мира!
 
А этот идол, кроме всего прочего, ещё и влюблён. Акция Ibiza проходит в полной тайне. Участники: молчаливый пилот, Марлен и я. Общественности, ни одному журналисту не известно, чем мы заняты. Это прекраснейшие дни в моей жизни.
 
И вот Монца. И титул чемпиона мира. Баланс: планы года выполнены, в следующем сезоне мой гонорар вырастет. Свадьба. Никаких торжеств. Только мы двое и ещё несколько друзей Я не перевариваю почести – не для этого же я женился, не для этого стал чемпионом мира. Официальная церемония награждения в спортивных кругах. И всё.
 
Я думал о своей стоимости. Ведь у любого товара своя цена. Моя теперь должна вырасти процентов на тридцать, иначе выигранный чемпионат мира не изменит в моей жизни абсолютно ничего. Я давно уже дожил до того, что меня считают популярным. Дальше опасно. Дальше свою жизнь нужно приспосабливать к желаниям общественности. Приходится следить, чтобы моя частная жизнь не стала открытой посторонним. Я не хочу стать героем с обложки иллюстрированного журнала. Я не хочу, чтобы обо мне писали не как о спортсмене, а как о салонном льве, ловеласе или ещё чёрт знает о ком.
 
В Ferrari Форгьери совсем зашился со своими делами. Наша испытательная программа в США сорвалась. Мы чемпионы мира и всё же должны оставаться у насоса, иначе в следующем сезоне провалимся со своими выступлениями. Форгьери не хочет ездить в США на тренировки, только на гонки. Вся программа начинает прогорать.
 
Форгьери рассказывает всем, какой мощный наш новый Ferrari. На самом же деле существует пока только лишь деревянная модель этой машины. Команда в восторге от побед, боюсь, они растеряют всё наше техническое преимущество.
 
Уход менеджера команды Луки Монтедземоло меня огорчил. Но жизнь есть жизнь: не может же он вечно оставаться в Ferrari, если имеет возможность приблизиться к бонзам концерна FIAT. Я нуждался в нём в борьбе за свой авторитет. Он обещал всегда стоять за меня. Теперь, две недели спустя мне очень не хватало его поддержки – он мог бы завести Старика, организовать крах столетия, прекратить всякую ерунду и вывести Форгьери на чистую воду.
 
Форгьери вызывает ярость Старика, и тот хочет его выгнать. Я же заканчиваю сезон победой в гонке на Уоткинс-Глен.
 
Неожиданный хаос
 
Я арендовал трактор, чтобы обработать площадку вокруг бассейна. И вот этот агрегат перевернулся и похоронил меня под собой. Повреждён правый бок: сломаны рёбра, кровоподтёки, лёжа я даже не могу повернуться на другой бок. Шансы принять участие в Гран При Испании в Хараме практически равны нулю.
 
Лауда перевернулся на тракторе! Сенсация! Феррари немедленно отправил ко мне Санте Гедини, который в одном лице и мой шофёр, и пресс-атташе, а также отвечает за меня на телефонные звонки. Он носится по дому и ото всюду выгоняет журналистов. Неподалёку в кабачке расположились четыре газетчика, и они каждую минуту названивают мне. На горе напротив моего дома установлена фотокамера с мощнейшим телеобъективом.
 
Все как будто сошли с ума. Владелец журнала Autosprint давит на Старика, требуя, чтобы тот посадил в мою машину молодого Фламмини. Итальянцы должны держаться вместе! Это единственный шанс Фламмини! и так далее.
 
Вот это идея! Посреди сезона совершенно зелёного гонщика посадить за руль Формулы 1! Эти итальянцы такие фанатики, что готовы на всё. Что ж, у Регаццони, по крайней мере, фамилия итальянская. К тому же у него, похоже, открылось второе дыхание, во всяком случае, на него можно рассчитывать.
 
Что касается Аудетто – он теперь король! Ведь это он привёл Регу на первое место в Лонг-Бич. Ну а мне Аудетто соизволяет сообщить, что я должен себя беречь и оставаться в постели.
 
Он всегда звонит в бюро, как будто моя постель стоит там, и заявляет, что хочет говорить со мной. Аудетто никак не может запомнить номер моего телефона. Между прочим, его знают все специалисты Ferrari и, к сожалению, некоторые журналисты. Одному из них я сказал, что итальянцы теперь могут гоняться вокруг какой-нибудь часовни. Уже на следующий день это было напечатано в Gazetta dello Sport. Вся Италия содрогнулась от рёва, ну а мне всё равно: просто в подобной ситуации возникает желание сказать что-нибудь колючее.
 
Интересное дело: ещё вчера я был герой, но стоило мне заболеть – всему конец. Эта ситуация спровоцирована Стариком и невероятно серьёзным отношением его народа ко всему, что написано в газетах. Было бы намного легче, если бы они не принимали так близко к сердцу всякие слухи и выдумки... Если где-то покритиковали Ferrari, во все концы тут же рассылаются телеграммы, публикуются опровержения и аргументы, которые, как правило, валят всё на гонщика. Очень скоро я понял, как в Италии относятся к гонщикам-иностранцам, выступающим за Ferrari. В некоторых газетах у тебя просто нет никаких перспектив: можешь гоняться как бог, говорить комплименты по-итальянски и ругать только спагетти – всё равно они сделают из тебя свиноматку. Поэтому я принял решение опереться на нескольких понятливых журналистов, всегда подробно и точно их информировать, а прочих враждебно настроенных по отношению ко мне токарей строчки попросту игнорировать.
 
Ну а когда заодно с ними и Монтедземоло, когда и у него проскакивает: "Фламмини в Испанию", я говорю: "Если Вы не имеете ничего против и если я не нарушаю Ваши планы было бы чудесно, если бы Вы позволили мне прокатиться в Испании. Уже на тренировке станет ясно, будет из меня толк или нет. Если же это Вам не подходит, то и катитесь ко всем чертям!"
 
Врач уверяет, что мне необходим шестинедельный курс лечения. Если сейчас при вдохе и выдохе сломанные рёбра причиняют боль, то уже через 14 дней боль отступит и тогда можно будет решить, что делать дальше.
 
14 дней. Это точно в день открытия Гран При Испании! Делать нечего. Ускорить события я не могу. Остаётся только лежать по возможности спокойно и дышать настолько аккуратно, насколько возможно.
 
Вилли Дунгл это кудесник. Гений массажа и лечения. Это справедливо по крайней мере в моём случае. Две недели, пронизанных болью, многочисленные приёмы Дунгла и моё чудовищное скрипение зубами.
 
В Испании я был вторым, вслед за Хантом. После дисквалификации Ханта (его машина оказалась шире допустимого) даже первый. Когда же справедливость по отношению к Ханту была восстановлена – снова второй. Но я уже справился с хаосом.
 
Оказывается, этим всё-таки не были довольны: я выигрываю слишком часто и виновен в том, что автоспорт стал слишком пресным.
 
Мне даже ругаться было лень. Что это могло изменить. С какой стати я должен уступить другому первенство, принадлежащее мне?
 
Всё же мы сцепились с моим менеджером уже перед следующей гонкой в Золдере в Бельгии. Когда мы с Регаццони вновь проехали квалификацию быстрее всех, Аудетто выдал буллу, которую можно было бы принять лишь в том случае, если бы его весомые тактические приёмы определяли звание чемпиона мира. В данный момент это было бы просто дуростью и, естественно, обманом публики. Аудетто повелел мне держаться вторым и прикрывать тылы Клея, если тому удастся старт. Он намеревался вести меня из боксов всякими там дощечками с плюсами и минусами и прочим дерьмом. Бесподобный Аудетто был подвержен ещё большим дуростям. Он был уверен, что большой начальник непременно должен быть и великим стратегом.
 
Я сказал ему, что где бы он ни вывесил свои таблички, я даже не посмотрю в их сторону. Так я и сделал – и снова занял первое место. А Аудетто зашёл за край – было ясно, что один из нас должен будет уйти ещё до окончания сезона.
 
Передо мной диаграмма гонки в Монако. Линии, которые обозначают позиции гонщиков на каждом из 78 кругов здесь менее изломанные, чем в других гонках. Обогнать здесь сложно и потому изменений в положении гонщиков в ходе соревнований относительно немного. Сам я – прямая линия: автомобиль №1, место на старте №1 и первый – до финиша.
 
"Ещё одна скучная гонка", – пишут газеты.
 
...Хороший старт и я выхожу вперёд. Вот только маленькая деталь: на хвосте у меня не Регаццони, а Петерсон. Он по-настоящему опасен, но пока я забот с ним не имею. После разметки новой трассы в Монако работы стало ещё больше: из торможений, переключения передач, ускорений получилось этакое стаккато, требующее невероятной сосредоточенности. Мне как-то удаётся оторваться от Ронни, но вот он опять появляется позади меня. Его изображение в зеркале всё растёт и растёт.
 
На набережной масляное пятно. Скорость приходится снизить – впереди стоит McLaren Ханта. Ясно – у него отказал мотор. Идеальный курс с правой бровки в левый поворот блокирован. Приходится аккуратно обходить McLaren.
 
Следующий круг – машина убрана. Держу в памяти масляное пятно с прошлого круга. Там, где стоял McLaren, масла должно быть ещё больше. Схожу с идеальной траектории, держусь чуть левее. Чувствую под колёсами масло: ой-ой-ой, неужели сейчас понесёт! Всё же с машиной удаётся справиться, поворот прохожу чисто.
 
Смотрю в зеркало: Петерсона не видно. Настроение поднимается. Но от этого беды не убывают, болят руки, сводит мышцы шеи. Изо всех сил стараюсь сосредоточиться. Команды мозга мышцам выполнить всё труднее и труднее.
 
Ещё 15 кругов. Подъезжаю к Казино и случайно вместо третьей включаю вторую передачу. Мотор взвывает, но я успеваю исправить ошибку раньше, чем произойдёт непоправимое. Тело – как в состоянии шока: следи за собой, соберись, старый дурак!
 
Злость на самого себя придаёт силы и это помогает перебороть усталость и боль.
 
Счастливый миг: взмах клетчатого флага, победа!
 
Полностью опустошён. Во время круга почёта нужно махать рукой и посматривать в зеркало – вдруг кто-то захочет меня обойти.
 
В боксе шум, люди, дёрганье туда-сюда, похлопывание по плечу, венки, кубки, гимны, микрофоны. Как бы побыстрее отсюда выбраться?
 
Машина наготове, ждёт. Затем вертолёт, самолёт. Для радости я слишком устал, опустошён, у меня нет сил.
 
Приятное пробуждение на следующее утро: ого, ты же победил!
 
И всё начинается с начала. Телефоны, время встреч, Марлен. Для ощущения радости победы просто не остаётся места.
 
Представление1 августа 1976 годаВозвращениеТайм-аут
 
Беспокойные дни. Обожжённое ухо и запястье болело. Доставлял беспокойство правый глаз, пока восстанавливалась кожа. Ничего серьёзного, но ночью он не хотел полностью закрываться. Пересаженная кожа была слишком натянута. Веко не закрывало глаз и это грозило ему высыханием.
 
Трудно откровенно сказать гонщику, что он со своими проблемами уже "приплыл", что его номер теперь второй и он должен с этим смириться. Вероятно, нельзя более жестоко отнестись к выздоравливающему и полному радужных надежд человеку. Я впал в отчаяние, это же не может быть правдой! Пока великий Ройтеман творит большие дела в «Поль Рикар», я во Фьорано должен играться в песочнице.
 
Я позвонил Энцо Феррари и у меня с ним произошёл наиболее ответственный разговор за все годы моего пребывания в Ferrari.
 
Я поинтересовался, что всё это значит?
 
– Да, – ответил он мне. – После того, как ты принял неверное решение, все распоряжения исходят от него. Он всё берёт в свои руки.
 
Что он понимает под неверным решением? Или я не должен был стартовать в Монце? Если бы я не смог стартовать по состоянию здоровья, мы проиграли бы чемпионат мира совсем по другой причине. Я был очень зол. Если я могу выступать, я выступаю, а не отлёживаюсь в постели. И если я проигрываю на трассе чемпионата, в этом нет ничего страшного.
 
– Благодарю, до свидания, – и я положил трубку.
 
Чуть позже позвонил Гедини. Оказывается, возник чудовищный скандал. Старик разбушевался.
 
– Всё кончено, он прогонит тебя. Сейчас же позвони и попроси прощения.
 
Я ответил:
 
– Это даже не подлежит обсуждению, а извиняться я не собираюсь.
 
Я выдохся, был разочарован и крайне зол. Для чего я всё это должен был вытерпеть: сбежал из больницы, тренировал тело, поставил на карту свои последние резервы. И всё для того, чтобы меня выгнали!
 
Конечно, Старик был зол на меня и за Монцу, но сейчас-то он думал о Фудзи! Если бы в Фудзи я, как супермен, нёсся вместе со всеми по воде, всё было бы хорошо.
 
Его убеждённость несправедлива даже и в том случае, если отбросить всё человеческое и оставить только чистые законы профессионального спорта. Но если так, то чемпионат мы проиграли вместе. Не только в Фудзи, но и во Франции, где на его машине разлетелся коленвал, или в Монце, где мой напарник по команде Регаццони не пропустил меня вперёд.
 
Моя ярость по отношению к Феррари была столь глубокой, что с этого дня я ни разу не чувствовал себя хорошо в этой семье. У меня сложилось мнение, что я сделал для Ferrari больше, чем нужно было просто для оказания помощи. Я раскрыл себя больше, чем мог, самоотверженно предложил всего себя совместной работе. Я всегда старался быть в стороне от политики Феррари. До последней возможности я старался избегать говорить перед общественностью плохо о фирме. В отличие от других гонщиков я справлялся с этим, хотя причин для предательства у меня было больше, чем надо.
 
В ноябре 1976 года произошло крушение веры. Дела не поправила и полученная вскоре телеграмма, что программа изменена и меня ждут в «Поль Рикар». Старик оттаял и забеспокоился. Конечно же я полетел. Шёл дождь, и об испытаниях не могло быть и речи. Но в принципе я всё же победил.
 
На других фронтах дела тоже пошли хуже. Я встретил шефа фирмы по производству минеральной воды Romerquelle, товар которой я рекламировал, для того, чтобы подписать контракт на 1977 год. Я был хорошим компаньоном. Победив в Монако, я схватил перед телекамерами бутылку Rоmerquelle вместо обязательной бутылки шампанского. Я пытался как можно лучше отработать их деньги. Теперь этот господин заявил мне: "В 1977 году я заплачу вам меньше, так как вы всё равно будете плестись где-нибудь в хвосте". Я немного подумал и решил, что нового спонсора на будущий сезон искать уже поздно – и подписал неудачный для себя договор. Я подписал также соглашение, что согласен уплатить штраф, если надену кепку с рекламой иной фирмы... исключая, конечно, подиум, где все мы должны надевать кепки с эмблемой Goodyear до тех пор, пока мы ездим на шинах этой фирмы.
 
Итак, я стал на один урок богаче. Как же всё-таки все они стараются тебя выдоить, стоит тебе слегка покачнуться. Ситуация с головным убором была для них притягательным номером: мой лоб, кожа на голове и уши выглядели настолько плохо, что они были уверены – без кепки я нигде не появлюсь. А это сулило супер-рекламу! Однако в телестудиях от прожекторов шёл такой жар, что кепку мне всё-таки приходилось снимать. Первое время люди пугались. Но – волосы вырастают вновь, кожа на лбу становится мягче, да и в конце концов люди ко всему привыкают.
 
...Год спустя, когда я вновь был на вершине, я не стал продлевать контракт с Romerquelle.
 
* * *
 
Надо похвалить чемпиона мира Джеймса Ханта. Из всех гонщиков он мне наиболее дорог. Ценю его, он единственный, кого я хорошо зная лично. Он делает только то, что ему нравится и потому я уважаю его. Он просто выше всей этой будничной суеты. Весь 1976 год споры, происходившие между Ferrari и McLaren не касались только нас с Джеймсом. В гонках всегда сталкиваются многие интересы, каждый должен бороться сам за себя. Но нас, как людей это не задело.
 
Хант великолепный гонщик, блестящий талант. Если он отдохнул – это опаснейший противник
 
Новички